Для начала стоит дать общую информацию о теме данной статьи.
Православие проникло в Японию в 1860-х годах с одной из русских имперских миссий, производимых русским имперским посольством. Первым послом (в 1855 г.) и консулом которой с 1858 был уроженец Речицкого района Иосиф Гошкевич. Святитель Николай Касаткин (позже – Николай Японский) вёл миссионерскую деятельность среди самураев в построенном на острове Хоккайдо, православном храме. В 1891 году под его руководством в Токио был построен Воскресенский собор.
В целом, японское православие сильно отличается от привычного нам: перед входом в храм снимается обувь, на службе все поют, содержание общины происходит за счёт добровольного церковного налога и, наконец, действующие лица Библии рисуются азиатскими.
Николай Касаткин (будущий святитель Николай, канонизированный в 1971 году), прибывший в Японию в 1861 году, активно вёл свою пасторскую деятельность почти исключительно среди японского самурайства. На самом деле, первые проповедники христианства появились в Японии ещё в XVI веке, но это португальские католики. Они добились больших успехов в распространении своей веры среди японцев, однако они активно втянулись во внутреннюю политику сёгуната и в результате были изгнаны из страны, и Япония закрылась от внешнего мира на два с лишним столетия, а слово «христианин» в японском языке надолго стало синонимом таких понятий, как «злодей», «грабитель», «колдун».
После повторного открытия Японии внешнему миру, решиться перейти в христианство могла только верхушка японского общества, которые были в силах пренебречь мнением подавляющего большинства представителей других конфессий. По повериям, первым японцем, обращенным отцом Николаем в православную веру, был именно представитель японского самурайства Такума Савабэ. Он пришел к отцу Николаю с тем, чтобы убить его, однако в ходе диалога со священником кардинально изменил свои планы. Стоит заметить, что выходец из южного клана Тоса, впоследствии священник синтоистского храма в Хакодате, Такума Савабэ был членом тайного общества, ставившего своей задачей изгнать из Японии всех иностранных христиан. Несколько диспутов с Касаткиным убедили Савабэ перейти в православие. После этого жена Такумы «сошла с ума» и в припадке безумия сожгла собственный дом. Самого Такуму же заключили в тюрьму и приговорили к казни, но реформы Мэйдзи смягчили антихристианское законодательство. Он был освобождён из заключения, и вскоре сам стал православным священником.
Как отличие православного храма в России и в Японии хочется выделить то, что в японских церквях все без исключения прихожане поют. У каждого прихожанина имеется листок с нотами и текстом, и даже если у них совсем нет слуха, они просто напевают слова молитвы полушёпотом себе под нос. Литургия в японском храме больше похожа на репетицию хора. Японцы не понимают, как можно молиться тихо, едва произнося слова. Они не принимают совместную молитву, если все молчат. Вместе с тем, исповедуются японские православные молча. На исповеди выстраивается длинная очередь, которая быстро рассеивается. Каждый японец падает на колени, подставляет голову под епитрахиль (принадлежность богослужебного облачения православного священника, представляющая собой длинную ленту, огибающую шею и обоими концами спускающуюся на грудь), выслушивает разрешительную молитву, и он готов к причастию. На этом можно закончить вводную, и перейти непосредственно к теме статьи.
Вдумываясь в положение православных японцев и архиепископа Николая, создавшееся с объявлением Русско-японской войны, нельзя не признать его проблематичным и неоднозначным. И православные японцы, и архиепископ оказались в том положении, которое в доктрине нравственной философии называется «collisio officiorum», то есть столкновение двух видов нравственных обязанностей. В данном случае это были: для православных японцев чувство долга перед родиной, естественное и глубокое чувство патриотизма, и долг религиозный - чувство естественного дружелюбного отношения к России, от которой они получили свою веру. Положение православной церкви было очень шатким для провала в ту или другую сторону, и как следствие - сделать ошибочный шаг. Уклониться в сторону патриотизма значило войти в столкновение с совестью, требовавшею мира с учителями исповедуемой религии. При этом же, отдать излишнее уважение последним – значило навлечь на себя подозрение соотечественников в излишних симпатиях к враждебной к родине стране.
Положение архиепископа было еще более тяжелым, так как ему надлежало дать указания о разрешении вопроса о столкновении нравственных обязанностей своей паствы и разрешить аналогичный же вопрос и для самого себя. Лично у него столкновение обязанностей выразилось несколько иначе. Представлялось два вопроса: во-первых, должен ли он благословлять свою паству на войну с Россией, его родиной, в чем проявилось столкновение обязанностей в отношении к Богу и в отношении к родине. Он разрешил этот вопрос так, как ему приказывал епископский долг руководителя паствы, то есть в строгом соответствии с Евангелием. Вторым был неоднозначный вопрос: оставаться ли ему в Японии и таким образом навлечь на себя подозрение русских в том, что он так проникся Японией, что даже забыл родину, или же бросить свою паству в самое опасное для нее время, когда существуют постоянные возможности отлучения от православия и уничтожения враждебно настроенным народом самой миссии. Этот последний вопрос архиепископ разрешил в первом смысле несмотря на то, что подвергал жизнь свою явной опасности.
По общему признанию японцев, православная миссия и собор уцелели во время войны исключительно благодаря удаче. Так думало и японское правительство, ибо с самого начала военных действий оно назначило в миссию сильную военную охрану, остававшуюся там в течение всей войны. Когда же японский транспорт был пущен ко дну русскими крейсерами и в Токио начались по этому поводу волнения, то на дворе миссии и в прилегающем к ней районе было поставлено свыше роты солдат. Архиепископ и сам сознавал угрожающую ему опасность, ибо, распуская собор духовенства в 1904 году, он сказал так:
«Любезные собратия! Прощаясь ныне с вами, я не могу удержать некоторое особенное движение чувства и потому говорю вам от глубины сердца и прошу и вас принять мое слово к сердцу. Надеюсь, что мы увидимся и в будущем году, как обычно, в такое же время. Но можем ли мы с уверенностью сказать это? Видите, как охраняют это место и меня с ним? Значит, есть опасность. Будем уповать, что такая тщательная охрана не останется тщетною и что ангел Божий покроет нас своим крылом и защитит от бед миссию. Но на всякий случай примите мое прощальное слово, как завещание, которое, впрочем, если буду жив, не перестану говорить вам при каждом свидании».
Таким образом, архиепископ Николай при разрешении во время войны затруднения поступил как подобает истинному христианину: не остановившись перед страхом людской молвы, без боязни, что скажет о нём кто-либо в этой или другой стране, он поступил правильно и спас отношения Русской и Японской Православных Церквей, совершенно снял с Японской Православной Церкви всякие подозрения в политических интригах в пользу России, доказал свою собственную непричастность к политике и установил возможность полного взаимного доверия между Японией и Россией.
На самом деле, было личное положение архиепископа во время Русско-японской войны напряженным. Он рассказывал, что не читал газет, полных ликованием победителей и издевательствами над врагом, не мог ни с кем говорить о том, что его интересовало всего более, прекратил всякую переписку с Россией и жил в полнейшем одиночестве, только занимаясь делами. В своей речи при прекращении деятельности Общества духовного утешения военнопленных* 18 февраля 1906 года он сказал членам этого общества следующее:
«Благодарю вас лично от себя, прошу вместе с сим принять мою благодарность и всех окружающих меня братий и сестер. Господня воля совершается в победах и поражениях - это мы, как христиане, ясно знаем и поэтому твердо веруем. Вы радовались во время побед, дарованных вам Господом, и не могли не радоваться; но ни разу никто из вас не отягчил моей печали обнаружением предо мной своей радости и торжества. Мы каждый день были вместе, делая общее дело, но, будучи вместе, мы не были я – русский, а вы – японцы, а были братья и сестры во Христе, дети одного Отца Небесного. При начале войны вы желали, чтобы я остался с вами, и обещались беречь меня – и вы блистательно исполнили свое обещание, вы сберегли меня не только физически, но и нравственно, за что я особенно благодарен вам. Это всегда глубоко трогало меня, и на всю остальную жизнь мою останется для меня дорогим утешительным воспоминанием из этого неутешительного для меня времени».
Материал подготовил: В.М. Кузьмич
